Каграманов Ю. М. Быль и небылицы о Лоуренсе Аравийском
Институт Гэллапа свидетельствует: Лоуренс — самый известный из англичан нынешнего века после Уинстона Черчилля
Источники:
- Новая и новейшая история. 1971. № 6. С. 131-139.
- Военно-учетный архив
Голубоглазый красавец в белоснежном бурнусе, увешанный кривыми кинжалами, мужественные черты загорелого лица искривляет едва заметная усмешка — образ хорошо знакомый широкой публике на Западе. Это Лоуренс «Аравийский» — современный «рыцарь без страха и упрека», идеалист, бескорыстно преданный делу национального возрождения арабов, романтик, покинувший берега туманного Альбиона, чтобы в знойных песках далекой Аравии поднять бедуинов на борьбу с чужеземными поработителями, герой, сумевший объединить разрозненные арабские племена для победоносной войны с угнетателями-турками. Благодаря его энтузиазму, самоотверженности и военному гению было сброшено много веков тяготевшее над арабскими народами оттоманское иго. И если бы его не предали, он водрузил бы зеленое знамя пророка в самом Константинополе.
Такова легенда. Таков лубочный Лоуренс. Таким он гуляет вот уже много лет по экранам кинематографов, по страницам иллюстрированных журналов и бульварных изданий. Институт Гэллапа свидетельствует: Лоуренс — самый известный из англичан нынешнего века после Уинстона Черчилля{1}. Он же, вероятно, и один из самых загадочных. И загадочностью этой постарался окружить себя он сам. Дело в том, что Т. Э. Лоуренс, он же Шоу, он же Росс, известный также как «шейх Эль-Ауренс», «эмир Динамит», «князь Мекки» и прочая, и прочая, — один из самых ловких мистификаторов современности. Он сколько мог напустил туману на все, что с ним происходило. Лоуренс сам цинично признавался в этом в доверительных беседах. «Вы ведь знаете, — говорил он журналисту Л. Томасу, — как пишется история, — это совсем не то, что происходило на самом деле»{2}.
Литература о Лоуренсе уже насчитывает около полусотни книг на многих языках и продолжает расти. Как правило, авторы этих книг, включая мемуаристов, близко знавших Лоуренса, так или иначе отдают дань легенде. Исключения редки. Это прежде всего Р. Олдингтон, критически отнесшийся к писаниям как самого Лоуренса, так и его апологетов и докопавшийся до подлинных мотивов и целей деятельности «Аравийского»{3}. Но и Олдингтон не знал всего, когда писал о Лоуренсе.
Правда стала известна лишь недавно. В 1968 г. был неожиданно сокращен с 50 до 30 лет срок действия запрета на доступ к бумагам Лоуренса в Государственном лондонском архиве. Это донесения Лоуренса в Форин оффис, служебная переписка и т. д. Так как 30-летний срок истек, то гриф «совершенно секретно» с этих документов был снят. В том же году был рассекречен и личный фонд Лоуренса, находящийся в Бодлейанской библиотеке в Оксфорде. Здесь хранятся копии с его многочисленных писем. Адресаты дали скопировать эту корреспонденцию при условии, что она не будет опубликована раньше 2000 г. Хотя срок далеко еще не истек, профессор А. Лоуренс, брат «Аравийского», согласился предать письма огласке.
[131]
Буржуазная печать сразу принялась смаковать подробности интимной жизни Лоуренса, который, как выяснилось, был сексуальным невропатом-мазохистом. В то же время она неохотно писала о подлинной роли, которую сыграл Лоуренс на ближневосточной арене в период и после окончания Первой мировой войны. А роль эта очень неблаговидная, если судить с точки зрения интересов арабских народов. Документы подтверждают худшие обвинения «злых критиков» Лоуренса. Они не оставляют никакого сомнения в том, что Лоуренс был ярым проводником британской империалистической политики на Ближнем Востоке и интересам этой политики подчинял все остальное. Такова весьма однозначная оценка, которой заслуживает деятельность таинственного «человека с тысячью лиц».
Таинственность окутывает даже рождение Лоуренса. Говорили, что его отцом был Бернард Шоу или даже некая особа королевской фамилии{4}. Сам Лоуренс выводил свое происхождение от мифического «сэра Роберта Лоуренса», якобы сопровождавшего Ричарда Львиное Сердце в Третий крестовый поход. В действительности Томас Эдвард Лоуренс, родившийся в 1888 г., был внебрачным сыном уэльсского баронета. Клеймо «незаконнорожденного» не раз доставляло ему неприятные минуты и, возможно, развило в нем ту «строптивость», которая отличала его в дальнейшем.
В юные годы Томас Эдвард, как и подобает будущему герою, разорял птичьи гнезда и совершал ночные рейды на близлежащее кладбище. Учебу в школе он считал «потерей времени», но много читал и уделял особое внимание физическим упражнениям. Потом был Оксфордский университет. В университете Лоуренс «страстно увлекся» археологией. Другое его увлечение — крестовые походы, «поэзия рыцарских орденов». Его тянет на Восток — в «святую землю», по стопам иоаннитов и тамплиеров. Круг его академических интересов определился: он будет востоковедом, арабистом. Но Восток манит молодого Лоуренса не только как объект академических изысканий.
В те годы Британская империя была на вершине могущества. Под сенью оксфордских платанов взрослело поколение, коему надлежало крепить и приумножать власть Британии за морями. В моде были киплинговские стихи о «бремени белых», которое ожидает «лучших сыновей» Альбиона «в изгнаньи». К такому «изгнанью» готовил себя и Лоуренс. «Бремя», ожидавшее его, непомерно велико: он станет ни больше, ни меньше, как новым мессией, который «освободит» угнетенный арабский народ{5}. Было ли это хрупкой юношеской мечтой, в которую действительность внесла потом существенные коррективы, или просто красивой фразой? Не будем допытываться. Важны дела, а не слова. Ведь и современные «идеалисты» из «корпуса мира» и наемники типа пресловутого Майкла Хора (Лоуренса можно считать в известном смысле предшественником и тех, и других) не столь уж далеки друг от друга, как это может показаться на первый взгляд.
Будущий мессия находит себе достойного ментора. Им становится Д. Хогарт, хранитель Эшмольского музея в Оксфорде, видный археолог и ориенталист. Менее известной другое: что Хогарт был связан с Интеллидженс сервис, что он — воинствующий джингоист и непримиримый расист, противник демократии в любой форме, проповедник культа силы и поклонник «сверхчеловеков»{6}.
А Лоуренс подает в этом смысле большие надежды. Он нещадно тренирует себя физически, учится метко стрелять, иногда не принимает пищи по нескольку дней кряду, проверяя свою выносливость. Его коньком становится военная игра, излюбленным чтением — военная история, в особенности записки Цезаря о Галльской войне (впоследствии он говорил, что в партизанской войне, которую ему пришлось вести, Цезарь и Ксенофонт оказались ему полезнее, чем Фош){7}. Да и тема, избранная им для своей будущей диссертации,— «Архитектура замков крестоносцев» — имеет столько же отношения к военной истории, сколько к археологии.
Лето 1909 г. Лоуренс проводит в Сирии. Наконец-то он на «загадочном» Востоке, в краях «Тысячи и одной ночи»! Он пешком путешествует по Сирии, изучая замки крестоносцев. Попутно он «акклиматизируется», совершенствует свой арабский язык, приучается ходить босиком, носить бурнус и клясться «бородой пророка».
[132]
Но разве можно, побывав на Востоке, не испытать никаких приключений? И вот британский Тартарен сочиняет самые невероятные истории, якобы с ним приключившиеся. Например: в лесу на него нападает гигант-турок, метким выстрелом Лоуренс простреливает ему мизинец, тут же перевязывает руку ошалелому турку и тем завоевывает его «вечную дружбу». В другой раз (во время путешествия по Синаю) на него якобы нападает чуть ли не целый отряд турецких жандармов, который Лоуренс один разоружает и берет в плен{8}. Такого рода приключенческие арабески украшают всегда повествование «Аравийского» о его пребывании на Востоке. Даже тогда, когда он стал героем подлинно рискованных приключений, он не мог удержаться от того, чтобы не расцветить их небылицами.
Вплоть до 1914 г. Лоуренс много времени проводит на арабском Востоке, участвуя в археологических раскопках Хогарта сначала в качестве студента-практиканта, а потом ассистента. Археологические изыскания Хогарта отличала одна странная особенность. Для них всегда находились веские резоны научного порядка, но почему-то они велись только в таких районах, которые представляли особый интерес для Англии в политическом или военном отношении. Впрочем, это обстоятельство перестает казаться странным, если принять во внимание, что археологическая активность Хогарта финансировалась военным ведомством{9}.
«Больной человек Европы», так еще Николай I называл султанскую Турцию, был близок к своей кончине. В Лондоне готовились прибрать к рукам его богатое наследство. Давний интерес, проявляемый империалистической Англией к Ближнему Востоку, еще больше возрос после того, как на берегах Персидского залива забили первые нефтяные фонтаны. Арабские вилайеты Турецкой империи наводнили джентльмены с британскими паспортами в кармане и удостоверениями дипломатов, коммерсантов и археологов, на деле работавшие на Интеллидженс сервис либо на Форин оффис, либо на Адмиралтейство. Такие же осведомительские функции выполняли и участники археологических экспедиций Хогарта.
Начинается первая мировая война. Лоуренса беспокоит, как бы Турция не осталась в разыгравшейся схватке нейтральной. Но вот, наконец, 29 октября 1914 г. Турция объявляет войну России и тем самым оказывается в состоянии войны с Антантой. Покинув «академические кущи», выпускник Оксфорда облачился в военный мундир, он работает в Географическом отделе Военного министерства. Впоследствии Лоуренс сочинил, как он якобы рвался в действующую армию, но был забракован медицинской комиссией. В действительности он не имел охоты гнить в окопах. Разведка зарезервировала его для более важных дел.
В декабре 1914 г. в Каире открывается так называемое «Арабское бюро» — специальный отдел Интеллидженс сервис для работы в арабских странах. Хогарт становится его руководителем, а Лоуренс — одним из наиболее активных сотрудников. В военном кругу в Каире он скоро приобретает репутацию самого недисциплинированного офицера британской армии: всегда стремящийся любой ценой быть непохожим на других, он открыто пренебрегает уставными требованиями, ходит расстегнутым, уклоняется от отдания чести старшим по званию и т.п. При всем том он умеет отлично ладить с «высшим начальством». И в результате в январе 1916 г. скромный капитан Лоуренс получает ответственнейшее задание.
В Месопотамии попала в окружение английская армия генерала Таунсенда, Ее положение безнадежно. Но на Темзе верят в пробивную силу английского золота. Лоуренс должен пробраться к турецкому командующему и предложить ему взятку: один миллион фунтов стерлингов наличными. За это Халил-паша должен выпустить англичан из «мышеловки». Лоуренс встречается с Халил-пашой, по тот с презрением отвергает сделку. Тогда Лоуренс договаривается с ним через голову генерала Таунсенда об условиях капитуляции англичан{10}.
Неудачу в Месопотамии Лоуренс «возмещает» басней о своей мнимой причастности к падению Эрзерума. В рапорте начальству он доносит, что не кто иной, как он, Лоуренс, якобы установил связь между русским командованием и арабскими офицерами
[133]
на турецкой службе, содействие которых, мол, только и позволило русским овладеть городом. Все это чистейшая выдумка{11}.
Едва Лоуренс вернулся из Месопотамии, как его ожидала новая, на этот раз еще более ответственная миссия. 10 июня 1916 г. Мекка взбунтовалась против Турции. Повстанцев возглавил великий шериф (религиозный лидер арабов и владетельный князь) Хусейн. Турецкий гарнизон в городе капитулировал, но этим успехи повстанцев, в сущности, и ограничились. Им не удалось, в частности, овладеть Мединой, куда турки быстро перебросили подкрепление, пользуясь хиджазской железной дорогой. Тогда великий шериф запросил помощь у англичан.
Для ознакомления с положением на месте из Каира в Аравию были посланы Р. Сторз, высокопоставленный британский чиновник в Египте, и капитан Лоуренс, еще перед войной установивший связи с секретными антитурецкими организациями «Ах’аб» и «Фет’ах»{12}. Благополучно переплыв минированное турками Красное море, британские эмиссары высадились в Джидде, где встретились с возглавившими антитурецкое движение представителями религиозно-феодальных кругов, в том числе с самим Хусейном и его сыновьями Фейсалом и Абдуллой.
Лоуренс решил, что пробил его час. Он возглавит «священную войну» арабов против турок, станет для них новым Мухаммедом, всецело подчинит их своему влиянию. Оттеснив Сторза, он фактически единолично ведет переговоры, прощупывает своих собеседников, втирается в доверие, интригует. Ему нужен «свой человек» из арабской знати, достаточно авторитетный, чтобы возглавить (номинально) «джихад», и в то же время достаточно покладистый, чтобы плясать под его, Лоуренса, дудку.
Он остановил свой выбор на Фейсале. Впоследствии Лоуренс писал с присущей ему склонностью к романтической аффектации, что он «с первого взгляда» угадал в Фейсале «вождя, который приведет арабов к славе». Лоуренс не ошибся в выборе. Он настолько выдрессировал Фейсала, что тот, став в дальнейшем королем Ирака, всегда верой и правдой служил английским интересам. Между ними произошел якобы такой диалог:
Фейсал: «Вам нравится здесь, в Джидде?».
Лоуренс: «Да. Но отсюда далеко до Дамаска»{13}. (Дамаск в Мекке рассчитывали сделать столицей будущей арабской империи). Но пока Лоуренс не был уполномочен на что-либо большее, чем простой сбор информации. Он возвращается в Каир и пишет докладные записки, в которых убеждает вышестоящих начальников, что в интересах Британии поддержать арабских националистов и поручить их его, Лоуренса, заботам.
Впоследствии высказывались мнения{14}, что «суперразведчик» мог вести свою собственную коварную игру и даже пытаться, по примеру иных авантюристов XVIII в., создать на Ближнем Востоке «собственное» государство. Несомненно, авантюризм был в высокой степени свойствен Лоуренсу, а личные амбиции его были непомерны. Ничто, однако, не дает основания утверждать, будто он делал что-то такое, что противоречило бы интересам британских правящих кругов. Правда, иногда он позволял себе вставлять палки в колеса начальству, но такое его поведение отражало разногласия внутри самих правящих кругов относительно того, каким образом должен быть решен ближневосточный вопрос, или, иначе говоря, относительно того, в какой форме должен осуществляться английский контроль в этом районе.
Лоуренс, поддержанный «Арабским бюро», выдвинул план создания на арабской земле «смуглого доминиона» при сохранении внутри этого доминиона «структуры политической мозаики». Однако кое-кто в правительстве Великобритании считал целесообразным сохранение номинального турецкого суверенитета в этом районе, форин оффису приходилось считаться и с претензиями других держав при разделе ближневосточного пирога{15}.
Наконец все-таки из Лондона пришла в Каир долгожданная шифровка: капитану Лоуренсу предлагалось отбыть в Аравию и «применить там свой опыт»{16}. В ночь
[134]
на 2 декабря 1916 г. Лоуренс высаживается в Янбо (порт севернее Джидды), где уже создается перевалочная база для поступающего из Египта английского оружия и снаряжения.
С этого момента он становится фактическим руководителем повстанцев. Он понимает, конечно, что арабы не захотят сражаться за британский флаг, поэтому он приготовил для них красивые слова о свободе и независимости, ради которых стоит умереть. Для тех племенных вождей, кто еще колеблется, у него есть другой веский аргумент — деньги. Деньгами в золотых соверенах его снабдили щедро.
Численность повстанческих отрядов быстро росла. Опыт, однако, показал, что храбрые, но необученные бедуины не выдерживают столкновения в открытом поле с турецкими регулярными частями. Поэтому Лоуренс избрал другую тактику. Повстанцы изматывают турецкие войска мелкими стычками, их верблюжья кавалерия благодаря своей высокой проходимости в условиях пустыни совершает внезапные набеги на турок там, где они меньше всего этого ожидают, а их конница совершает дерзкие ночные рейды на оккупированные неприятелем города. Взлетают на воздух мосты и склады с боеприпасами, рушатся телеграфные столбы, катятся под откос турецкие эшелоны. Турки обычно не решаются преследовать неприятеля: в отличие от бедуинов они не знают пустыни и боятся ее.
Лишенные возможности подвозить подкрепления, турки сдают один населенный пункт за другим. Весной 1917 г. все турецкие укрепленные пункты, расположенные вдоль хиджазской железной дороги и на побережье Красного моря, за исключением Медины и Акабы, оказываются в руках повстанцев. Медину Лоуренс не торопится брать. Турки не оставляют попыток перебросить сюда по железной дороге боеприпасы и продовольствие. То и другое неизменно попадает в руки повстанцев. В мае Лоуренс принимает решение взять Акабу. Но не рискуя атаковать в лоб, он решает обойти ее и ударить с тыла. С небольшим отрядом он покидает Ведж и направляется в глубь полуострова. В отряде — 30 человек, посаженных на верблюдов; между их горбами перекинуты мешки с 20 тыс. золотых соверенов. Поросшие ракитником горные тропинки сменяют зыбучие барханы, палящее солнце шлет всадникам миражи. Дойдя до края пустыни Большой Нефуд, отряд круто сворачивает на север. Путь лежит через долину Вади-Сирхан, полную ядовитых змей. Здесь один за другим гибнут от смертельных укусов люди и верблюды.
Наконец, после 200 миль изнурительного и опасного перехода сильно поредевший отряд достигает Трансиордании. Здесь, действуя где убеждением, а где и подкупом, Лоуренс поднимает местные племена и, как гром среди ясного неба, обрушивается на турецкие силы, дислоцированные под Аба-эль-Лиссан. Турки смяты и разбиты, но Лоуренс фактически не принимал участия в бою: в самом начале он нечаянно прострелил голову своему верблюду, был сброшен им и подмят и пришел в сознание только тогда, когда все уже было кончено. Вслед за Аба-эль-Лиссан пала и Акаба — последний турецкий порт на Красном море. А вскоре капитулировала и Медина.
Казалось бы, калейдоскопичность событий должна удовлетворить будущего мемуариста. Но Лоуренс-Тартарен не успокаивается. Как ни мало похож этот холодный, собранный британец на экспансивного героя Альфонса Доде, его, как и тарасконского бахвала, одолевает зуд к «сочинительству». И он сочиняет историю, подхваченную потом его биографами, о том, как он во время перехода из Ведж в Аба-эль-Лиссан проникает, переодевшись в женское платье, в турецкое расположение и совершает в одиночку длительный 11-дневный рейд по турецким тылам в Палестине. Во время этого рейда, полного приключений, он будто бы добрался до самого Дамаска и там тайно встречался с арабским генералом на турецкой службе аль-Рикаби. Кроме того, он якобы встречался с некоторыми шейхами, добиваясь их содействия, собирал обильные разведывательные данные, организовывал диверсии на железных дорогах. Обо всем этом Лоуренс доложил в официальном рапорте в «Арабское бюро» от 10 июля 1917 г. (И это, наряду со взятием Акабы, послужило впоследствии основанием для представления его к ордену Бани).
Арабский историк С. Муса опросил оставшихся в живых участников похода. Все они единодушно свидетельствуют, что Лоуренс никогда не отлучался из лагеря
[135]
более, чем на 24 часа{17}. Близко знавшие его арабы утверждали, что он не мог бы в течение длительного времени сохранить инкогнито: он недостаточно хорошо знал тамошний край, а акцент выдавал в нем иностранца. Поэтому обычно он не отлучался далеко без провожатых-арабов. Присочинил Лоуренс и ряд других историй. Так, например, эпизод, якобы приключившийся с ним под Деръа, где он будто бы во время рекогносцировочной вылазки был взят в плен, подвергнут жестоким пыткам, а потом совершил дерзкий побег, по всей вероятности, тоже имел место лишь в воображении Лоуренса{18}.
Между тем, ведомые искателем приключений арабы не подозревали о том, что дипломаты Антанты в тиши кабинетов уже давно решили их судьбу. Так называемым соглашением Сайке-Пико предусматривался раздел арабских владений Турции между Англией и Францией. Но случилось то, чего не могли предвидеть ни в Лондоне, ни в Париже. В декабре 1917 г. пришло известие из Петрограда – колыбели ненавистной Лоуренсу Октябрьской революции. Советское правительство предало гласности тайные договоры, хранившиеся в архивах царского министерства иностранных дел, и в их числе соглашение Сайке-Пико.
Немедленно после этого турецкий главнокомандующий в Сирии Джемаль-паша написал Фейсалу, что англичане его одурачили, и приложил к письму текст соглашения Сайке-Пико. Лоуренс, конечно, знал о существовании этого соглашения, к тому же он просматривал всю адресованную Фейсалу корреспонденцию раньше самого Фейсала, поэтому у него было время подготовиться к объяснению. Тем не менее ситуация была очень деликатной и англичанину понадобилась вся его изворотливость, чтобы восстановить к себе былое доверие.
Самого Лоуренса соглашение Сайке-Пико не устраивало. Не потому, конечно, что оно предавало интересы арабов, а потому, что оно отдавало Сирию в руки Франции. Лоуренс мечтал о том, чтобы сделать весь Ближний Восток английским заповедником. И он еще не терял надежды добиться этого. Если ему удастся взять Дамаск, рассчитывал он, и, посадив там у власти Фейсала, тем самым поставить французов перед совершившимся фактом, то, может быть, еще удастся добиться пересмотра пресловутого соглашения.
После взятия Акабы повстанцы соединились с наступавшей со стороны Синая английской армией генерала Э. Алленби и отныне действовали на ее правом фланге, находясь с ней в постоянном контакте. Номинально Лоуренс подчинялся Алленби, но генерал предоставил ему почти полную самостоятельность. Начался последний этап войны. Армия Алленби не стяжала особых лавров в этой кампании: несмотря на значительное численное превосходство, она наступала очень медленно и не раз позволяла туркам уйти от поражения. В сентябре 1918 г. был взят Дамаск. Лоуренсу и его отрядам дали возможность войти в город первыми. Он вступил в Дамаск триумфатором, верхом на верблюде, облаченный в вышитый тонкими узорами шелковый бурнус, какой носят принцы.
Вскоре после этого перемирием в Компьенском лесу закончилась первая мировая война. После этого, но отнюдь не по причине этого! Однако не в меру пылкие поклонники «Аравийского» склонны считать, что падение Дамаска, заслугу которого они приписывают ему, было чуть ли не главной причиной окончания войны. Вообще его «военный гений» часто становится предметом неумеренных дифирамбов. Его сравнивают с Наполеоном (это делает, например, Лиддл-Гарт), причем даже не в пользу императора{19}. Между тем не следует забывать, что масштабы проведенных им операций весьма ограниченны. Крупнейшая из них (сражение у Тафилех) стоила противнику 400 человек убитыми и 250 пленными{20}. Общая численность состоявших под началом Лоуренса отрядов иррегулярной кавалерии составляла 60-70 тыс. человек, причем не все они были вооружены огнестрельным оружием{21}. В чисто военном отношении их операции имели второстепенное значение по сравнению с боевыми действиями регулярных
[136]
войск на палестинском и галлиполийском фронтах, и уж, конечно, они не идут ни в какое сравнение с операциями на Западном фронте.
Подлинное значение Лоуренса в другом — в его участии в политических интригах вокруг решавшихся тогда судеб народов Ближнего Востока. С завершением войны эти судьбы должны были окончательно определиться в Лондоне и Париже. Лоуренс, покинув Дамаск, спешит туда. В Лондоне среди своих он может, наконец, сбросить маску арабофила. «Я до смерти устал от этих арабов», — признается он{22}. В частных письмах выявляется его истинное отношение к ним — брезгливое и презрительно-снисходительное. Он сравнивает их с «добрыми животными» — свифтовскими гуингнмами{23}. Он вовсе не считает себя связанным обещаниями, данными собратьям по оружию. «Я считал, что арабская помощь необходима для нашей дешевой и скорой победы на Востоке, — признается он, — и что лучше нарушить слово, но выиграть, чем сдержать его, но проиграть»{24}.
29 октября 1918 г., за несколько дней до окончания войны, полковник Лоуренс выступает на заседании военного кабинета Ллойд Джорджа в качестве главного эксперта по ближневосточным делам. Он решительно отрицает способность арабов к самоуправлению, отказывается даже от собственного плана «смуглого доминиона». Теперь он предлагает иное решение: сделать Нижнюю Месопотамию английской колонией, а Верхнюю Месопотамию и Сирию поставить под косвенный английский контроль{25}.
Особо решалась проблема Палестины. Во время войны Лондон через посредство верховного комиссара в Египте Мак-Магона обещал ее арабам{26}. Соглашением Сайке-Пико предусматривалась интернационализация Палестины, но такое решение мало устраивало англичан, стремившихся завладеть всеми подступами к Суэцкому каналу. В этом вопросе правительство Ллойд Джорджа нашло союзников в лице сионистов. Окрыленные «декларацией Бальфура» о создании в Палестине «еврейского национального очага», они активно поддержали английские притязания на эту страну. Лоуренс «Аравийский» имел совершенно определенное мнение по этому вопросу. По словам его брата, он «видел решение палестинской проблемы в создании там в будущем еврейского большинства»{27}. То же самое он говорил и лидеру английских сионистов Хаиму Вейцману (будущий президент Израиля), человеку, которым обычно скупой на похвалы Лоуренс откровенно восхищался{28}.
В Лондоне Лоуренс хлопочет о том, чтобы свести сионистских лидеров с подопечными ему арабскими князьями, причем этих последних он намеренно дезинформирует относительно размеров сионистских притязаний. Сионисты в ту пору стремились добиться от арабов в обмен на финансовую помощь признания «исторических прав евреев на Палестину». 11 декабря Лоуренс устраивает в «Карлтон отеле» встречу Вейцмана с Фейсалом, на которой присутствует в качестве переводчика. Эта встреча положила начало длительному торгу между сионистами и арабскими монархами{29}.
В январе 1919 г. Лоуренс еще раз надел свой роскошный бурнус: он поехал в Париж на мирную конференцию сопровождать Фейсала (в действительности он был тайным членом британской делегации на конференции). Его экзотический вид привлекает в Париже внимание, что потрафляет его склонности к позерству и рисовке. Что же до результатов конференции, то они разочаровали Лоуренса: вопреки его усилиям Сирия была все-таки отдана Франции и Фейсалу пришлось покинуть Дамаск.
По возвращении в Лондон Лоуренсу предстоял визит в Букингэмский дворец: он награжден орденом Бани. Представленный королю Лоуренс делает жест «для истории»: он заявляет Георгу V — этакий маркиз Поза, не боящийся бросить правду в лицо своему государю, — что не может принять награду, потому что Англия не выполнила обещаний, данных арабам. Король как будто не очень шокирован этой выходкой.
[137]
Во всяком случае, «фрондирующему» полковнику милостиво предложено бывать во дворце{30}.
Эта эффектная эскапада не помешала вскоре Лоуренсу принять предложение У. Черчилля, сделавшегося министром колоний, стать его советником по арабским делам. Сотрудники предостерегали Черчилля насчет неуживчивого полковника, этого, как они говорили, «дикого осла пустыни»{31}. Но опасения оказались напрасными, Лоуренс прекрасно сработался с Черчиллем. Вместе они окончательно «уладили» ближневосточный вопрос. Фейсал был «избран» королем Ирака, причем Лоуренс (он вновь на Ближнем Востоке) организовал похищение его соперника (наследник этого Фейсала, тоже Фейсал, был свергнут с иракского трона революцией 1958 г.). Абдулла после того, как он дал обещание прекратить всякую антисионистскую активность, стал королем другого подмандатного государства — Трансиордании. Лоуренс организовал трансиорданскую администрацию так, чтобы сделать ее полностью зависимой от англичан. «Управлять арабами — искусство, а не наука»,— поучал он при этом своих коллег{32}. Летом 1921 г. Лоуренс «с чистыми руками», как он старается уверить своих читателей{33}, покинул Ближний Восток, на этот раз навсегда. Казался ли он сам себе в действительности незапятнанным или его все-таки одолевал впоследствии, как иногда считают, «комплекс вины» перед арабами — это в конце концов не столь важно. И в том, и в другом случае вердикт, вынесенный историей, может быть только один: вся деятельность Лоуренса была глубоко враждебной интересам национального возрождения арабов.
Бернард Шоу как-то назвал его «прирожденным актером, от которого никогда не знаешь, чего ожидать»{34}. Вернувшись в Лондон, Лоуренс удивил мир, заявив, что он «полностью и навсегда» разделался с политикой. Он «ушел в монастырь» — поступил рядовым офицером в королевские военно-воздушные силы. Спустя два года он перешел в танковые войска, но потом вернулся в авиацию.
Мы не оговорились, сказав «удивил мир». Дело в том, что к тому времени он был уже небезызвестен миру: сразу после войны к нему пришла слава. Актер нашел импрессарио. Им оказался американский журналист Лоуэлл Томас.
Летом 1917 г. несколько американских издательств послали Томаса в Европу освещать войну. Томас побывал на Западном фронте и нашел «скучной» и негероичной позиционную войну с ее окопной грязью. Кто-то надоумил его отправиться на Ближний Восток. Там он напал на журналистскую «жилу» — встретил Лоуренса. Впоследствии под пером Томаса Лоуренс был наделен столь украшающим героя качеством — скромностью: он не любит говорить о себе, а только о своих сподвижниках{35}. В действительности он много и подробно рассказывал Томасу о себе, нагородив при этом, конечно, всяческие небылицы, охотно позировал ему для фотографий — величественный и загадочный в своем неизменном бурнусе, «творец королей от головы до пят», если перефразировать Шекспира.
Вернувшись в США, Томас выступил со статьями и лекциями о Лоуренсе, имевшими шумный успех. Из-за океана «мода» на Лоуренса перекинулась на его родину, в Англию. Газеты наперебой стали помещать материалы о нем под сенсационными заголовками, это сделала даже обычно сдержанная «Times». Вышедшая в свет книга Томаса «С Лоуренсом в Аравии» разошлась громадным тиражом и была переведена на многие иностранные языки. Легенда об «Аравийском» пошла гулять по свету.
Хотя он во многом был обязан Томасу своей известностью, Лоуренс, а он, помимо всего прочего, был еще и литературным снобом, в узком кругу весьма пренебрежительно отзывался о его книге. Удалившись в свой «монастырь», Лоуренс взялся за перо: он сам расскажет о своих похождениях на Востоке,и его книга будет столь же замечательной, как «Братья Карамазовы» и «Моби Дик»{36}. Книга эта «Семь столпов мудрости», написанная в претенциозной литературной манере, но ничего принципиально
[138]
нового не прибавляющая к переданному Томасом, была намеренно издана небольшим тиражом — «для избранных» — и сразу стала библиографической редкостью. (После смерти Лоуренса «Семь столпов…» неоднократно переиздавалась большими тиражами и до сих пор является одной из наиболее читаемых книг в англосаксонских странах).
Его слава – на Востоке уже тогда дурная — была столь велика, что ему порой приписывали такое, к чему он, по-видимому, не имел отношения. Так, когда в конце 1927 г. в Афганистане вспыхнули инспирированные английской разведкой племенные распри, в одной из лондонских газет появилось сообщение, что Лоуренса будто бы видели в этой стране в одеянии дервиша (в действительности он в это время служил на английской военно-воздушной базе неподалеку от Карачи). Немедленно вслед за этим в ряде районов Афганистана последовали избиения дервишей{37}. Эпизод этот без каких-либо изменений был впоследствии перенесен в сценарий голливудского фильма о Лоуренсе.
В начале 1935 г. 46-летний Лоуренс вышел в отставку и поселился в своем уединенном доме в Клаудз-Хилл. Его осаждают репортеры: не намерен ли он встретиться с Гитлером? Не собирается ли он стать диктатором Англии? Вопросы эти не совсем лишены оснований, потому что Лоуренс в последнее время установил контакты с британскими фашистами и в особенности с их лидером Освальдом Мосли. Заговорили о том, что Лоуренс вернулся к политической деятельности{38}.
13 мая 1935 г., возвращаясь домой с почты, Лоуренс, как обычно, разогнал до бешеной скорости свой мотоцикл и попал в дорожную катастрофу. Доставленный в госпиталь, он умер шесть дней спустя, не приходя в сознание. Смерть «человека из легенды» сразу породила самые разноречивые слухи: одни говорили, что его убили французские шпионы, другие — что он будто бы вовсе и не умер, а это Интеллидженс сервис нарочно распустила слух о его смерти.
Любопытное свидетельство оставил друг Лоуренса писатель Г. Уильямсон. «Лоуренс казался мне, — писал он, — естественным лидером для Англии по нынешним временам. Я мечтал об англо-германской дружбе, которая положила бы начало умиротворению Европы. Гитлер и Лоуренс должны встретиться! Я написал ему об этом вскоре после того, как он покинул военно-воздушные силы. Лоуренс немедленно ответил телеграммой, прося меня приехать к нему на следующий день»{39}. Именно за этим отправился Лоуренс на почту в злополучный для него день 13 мая.
В связи со смертью Лоуренса Георг V заявил, что имя его «навсегда останется в истории»{40}. Под сводами собора святого Павла, в сумеречной тишине, рядом с бюстами Нельсона и Веллингтона стоит теперь бюст «Аравийского». Лоуренс был героем правящего класса Британии. Колониалисты постарались увековечить его.
[139]
Примечания:
{1} P. Knightley, С. Simpson. The Secret Lives of Lawrence of Arabia-London, 1969, p. 1.
{3} R. Aldington. Lawrence of Arabia. London, 1955.
{6} P. Knightley, С. Simpson. Op.cit., p.21.
{7} R. Aldingtоn. Op. cit., p. 120.
{8} S. Mousa. Т. Е. Lawrence. An Arab View. London, 1966, p. 7.
{9} P. Knightley, С. Simpson. Op. cit., p. 31.
{11} S. Моusa. Op. cit., p. 11.
{12} A. Nutting. Lawrence of Arabie. New York, 1961, p. 14.
{13} Т. Е. Lawrence. Seven Pillars of Wisdom. London, 1935, p. 90-91.
{14} См., например, P. Knightley, G. Simpson. Op. cit., p. 62.
{15} A. Tоуnbee. Acquaintances. London, 1967, p. 183-184.
{16} S. Mоusa. Op. cit., p. 40.
{19} R. Aldington. Op. cit., p. 175.
{20} R. Knightley, С. Simpson. Op. cit., p. 84.
{21} R. Aldington. Op. cit., p. 156.
{22} Т.Е. Lawrenсе. Op. cit., p. 586.
{23} Р. Knightley, С. Simpson. Op.cit., p. 155.
{27} S. Mоusa. Op. cit., p. 256.
{28} P. Knightley, С. Simpson. Op. cit., p. 116.
{31} S. Моusa. Op. cit., p. 237.
{32} Р. Knightley, С. Simpson. Op. cit., p. 63.
{33} T. E. Lawrence. Op. cit., chapter XLVIII.
{34} S. Mоusa. Op. cit., p.263.
{35} L. Thomas. With Lawrence in Arabia. New York, 1924, p. 9.
{36} R. Aldington. Op. cit., p. 319.
{37} Р. Knightley, C.Simpson. Op.bit., p. 233.
{38} R. Aldington. Op. cit., p. 386.
