Борьба Московского охранного отделения с террористической деятельностью леворадикальных партий (конец XIX – начало XX века)

История и деятельность борьбы с революционным насилием политической полиции России и Охранного отделения – тема, которая интересует исследователей почти столетие. За описание этой борьбы брались как представители охранительного лагеря, так и их противники. И те, и другие, используя факты, доказывали свою точку зрения на проблему противостояния полиции и революционеров. Но и по сей день мы не можем дать однозначную оценку периоду, когда революционные партии путем террора пытались свергнуть существующий строй, а политическая полиция с помощью особых средств и методов старалась этого не допустить.

За последнее десятилетие интерес к проблемам политического сыска царской России значительно вырос. Вышли монографии, в которых исследуется политический сыск России, начиная с XVI в. и заканчивая 1917г. Предназначенные для широкого круга читателей, они в то же время снабжены профессионально составленным научно-справочным аппаратом. Среди них следует отметить работы Ф. М. Лурье, а также совместный труд отечественного ученого С.А. Степанова и канадского историка Ч. Рууда (1). Им удалось опровергнуть некоторые мифы, которые “окутывают” историю органов политического сыска. На широкий круг читателей, а также на работников правоохранительных органов, слушателей учебных заведений системы МВД рассчитаны книги А. Ярмыша и В. Жухрая (2).

Исследование роли Московской охранки в борьбе с революционным движением, ее места в системе карательных органов дореволюционной России существенно облегчается наличием ряда работ, посвященных деятельности политической полиции в целом. Наиболее масштабно весь период функционирования Департамента полиции, его основная деятельность, формы и методы работы, структура и функции этого учреждения рассмотрены в книге З.И. Перегудовой. Автор считает, что тайной полиции позволялось все, что содействовало недопущению политических убийств и любых противоправительственных выступлений. Также под редакцией З.И. Перегудовой вышел сборник воспоминаний руководителей политического сыска (3). Работу, основанную на большом количестве документального материала, касающегося жизни и деятельности Охранных отделений, издал С.Н. Галвазин (4).

История создания политической полиции

Политическая полиция Российской империи – ровесница самого государства. На рубеже веков она занимала одно из важнейших мест в системе государственных учреждений России. Это объясняется тем, что рост революционного движения и терроризма заставлял императора и правительство принимать меры по сохранению строя и безопасности, усиливая органы политического сыска. В свете последних событий, когда наша страна, да и весь мир сталкивается с проблемой террористических акций, можно обратиться к опыту царских спецслужб, которые эффективно противостояли этому социально – политическому явлению.

Относиться к сыску можно различно, но отрицать его необходимости нельзя, отчего он и существует без исключения во всех государствах Старого и Нового света, причем техника его везде одинакова, но чем демократичней конституция в стране, тем уже сфера розыскной деятельности в политическом отношении. Под понятием “политический сыск” подразумеваются действия, направленные лишь к выяснению существования революционных и оппозиционных правительству партий и групп, а также готовящихся ими различных выступлений как-то: убийств, грабежей, называемых “экспроприациями”, агитации и прочее, а с 1914 года, в особенности, шпионажа и пропаганды в пользу австро-германского блока (5).

3 июля 1826г. было создано III Отделение собственной его Императорского величества канцелярии, ориентированное на политический сыск и слежку не только за действиями, но и за мыслями всех жителей России. Стала создаваться “военно-полицейско-бюрократическая система”. Роль политической полиции с этого дня выросла необыкновенно.

А 3 декабря 1882 года по докладу министра внутренних дел графа Д.А. Толстого утверждается положение “Об устройстве секретной полиции в Империи”. Второй параграф был посвящен созданию сети охранных отделений по образу существующих в столицах: первое охранное отделение было создано еще в 1866 г. при канцелярии петербургского градоначальника, после выстрела Каракозова, а второе – в 1880 г. при канцелярии Московского обер-полицмейстера, к 1914 году в России существовали охранные отделения уже в 26 городах.

В результате сложилась система политического сыска, в ту пору не знавшая себе равных по размаху агентурной сети. Под охранным отделением, или охранкой, как его прозвали впоследствии, было принято подразумевать всю политическую полицию. Возможно, это произошло потому, что слово “охранка” лучше всего характеризовало главную задачу тайной полиции – охранять, защищать государственный строй. Радиус действий охранных отделений отнюдь не совпадал с каким бы то ни было административным делением государства.

В конце девятнадцатого столетия наибольшую известность приобрела Московская охранка. Ее руководителям удалось при небольшом аппарате “опутать” всю страну сетью секретной агентуры. Так, Московское охранное отделение находилось в Гнездниковском переулке и распространяло свою деятельность далеко за пределы Москвы и Московской губернии.

В обязанности Охранных отделений входило обнаружение тайных типографий, запрещенной литературы, фальшивых документов, наблюдение за местами скопления людей и выявление умонастроений во всех слоях российского общества. А также розыск лиц, совершивших или могущих совершить противоправительственные действия. Часто охранке необходимо было долго наблюдать за подозреваемой революционной группой, прежде чем приступать к решительным действиям. По окончании обследования группа чаще всего ликвидировалась, т.е., лица, в нее входившие, обыскивались, а когда нужно было по ходу дела, то и арестовывались, преимущественно в порядке 21 статьи “Положения об Охране” 1881 года. На основе этой статьи начальникам Жандармских управлений и их помощникам предоставлялось право задержания подозреваемых сроком на две недели. Этот срок мог быть продлен губернатором или градоначальником до одного месяца, а затем задержанный или освобождался, или передавался Министерству Внутренних дел до окончания следствия.

Методы работы Московского охранного отделения

Одним из вспомогательных средств сбора информации для Департамента полиции и охранных отделений была перлюстрация, т.е. секретное ознакомление с письмами без ведома корреспондентов и адресатов. При императоре Александре III Министерству Внутренних дел, в интересах охранения порядка и безопасности в Империи, было разрешено пользоваться перлюстрацией. Еще в 1840 году граф Бенкендорф писал: “Перлюстрация – это есть одно из главнейших средств к открытию истины, представляя, таким образом, способ к пресечению зла в самом его начале; она служит также указателем мнений и образа мыслей публики о современных происшествиях и о разных правительственных мерах и распоряжениях” (6). Тайное вскрытие и копирование частной корреспонденции играло важную роль в противодействии террористическим организациям, так как давало возможность получать информацию о революционном подполье. Этот метод помогал выявлять связи революционеров-террористов, их местонахождение и роль в партийной организации. Вскрытие частной корреспонденции являлось нарушением правил всемирного почтового союза и лица, виновные в подобном преступлении, подвергались повсюду тяжким наказаниям. Правительство никогда не узаконивало перлюстрации, а Севастьянов, главный начальник почт и телеграфов в ответ на речь депутата Шингарева с трибуны Государственной Думы заявил, что существование “черных кабинетов – миф и сознательная ложь” (7). О них знали считанные лица даже в органах политического сыска, и их деятельность была окутана глубочайшей тайной. Они не значились ни в каких законах Российской империи. Вход в черный кабинет на петербургском почтамте был замаскирован и обслуживающие его чиновники проходили в свое учреждение… через шкаф. В каждом таком учреждении состояло на службе несколько человек, знавших до 8 иностранных языков. С 80-х годов XIX в. и вплоть до падения самодержавия в России при смене каждого министра внутренних дел в здании министерства появлялся старичок в потертом мундире. Он записывался на прием к новому министру и, оказавшись в его кабинете, с загадочным видом молча протягивал министру конверт. Распечатав его, министр обнаруживал указ Александра II, дававший право старшему цензору М.Г. Мардарьеву руководить делом перлюстрации писем на петербургском почтамте. Иногда даже министр внутренних дел впервые только из этого указа узнавал о существовании в России “секретных отделений цензуры”. (8) Нередко этот инструмент использовался чиновниками и для получения компрометирующих материалов на своих же коллег. Уходя в отставку, каждый министр внутренних дел старался уничтожить доказательства слежки за коллегами и подчиненными. А.А. Лопухин, войдя в кабинет только что убитого Плеве, обнаружил пакет своих собственных писем. И если раньше перлюстрация осуществлялась выборочно, то при Александре III ее даже расширили и систематизировали, так как император хотел иметь информацию не только о революционерах, но и о суде, о должностных лицах, и об аристократах, за чьи внешние лесть и повиновение он желал проникнуть.

Сначала перлюстрировали письма только тех лиц, о которых получалось специальное предписание из Департамента Полиции, но из-за малого количества материала начали подвергать пересмотру вообще все письма из-за границы и внутреннюю подозрительную корреспонденцию. Переписка, адресованная на имя лица, уже привлеченного к следствию, задерживалась и прочитывалась официально.

Сотрудники, работающие в “черном кабинете” годами, становились отличными графологами, способными по почерку определить облик человека, примерное же содержание письма они определяли по внешнему виду конверта или по почерку. Многолетняя практика “цензоров” вырабатывала у них такой навык, доходящий до чутья, что, основываясь на бледных внешних признаках пакета, они обнаруживали массу писем, в которых оказывались и шифры, и химический текст, и условные выражения – черта под именем, необычная помарка на конверте, какая-либо точка или крестик, адрес “для” и т.п. (9). Из общей массы просматриваемых писем получали нередко ценные данные, и это дало повод поставить дело на широкую ногу. Из писем с подозрительным или нелегальным содержанием снимались три копии: одна оставалась при цензуре, вторая шла к высшему административному лицу, третья – обязательно, в Департамент полиции; подлинник письма отправлялся по назначению (10). Письмо явно предосудительного содержания, заключающее в себе определенный материал для возбуждения дела против адресата или отправителя, доставлялось в подлиннике местным жандармам и те, в большинстве случаев, арестовывали вместе с письмом и самого адресата. Техника вскрытия требовала определенных навыков: письма сначала просматривали со всех сторон и разъединяли те края, которые менее всего склеены. Для того, чтобы вынуть письмо, его можно было и не распечатывать, а достаточно иметь в углах конверта маленькие щели, в которые продеваются тонкие стальные щипцы, захватывающие письмо и медленно сворачивающие его в трубку. В таком виде письмо легко вынимается из конверта, а затем, таким же способом вкладывается в него обратно. Большинство же писем вскрывалось при помощи пара. Существовало много других приемов, которые зависели исключительно от способностей чиновника. Бывший цензор С.Майский вспоминает, что “письма, перлюстрированные в России, как бы хитро заделаны ни были, не сохраняют в себе ни малейшего следа вскрытия, даже для самого пытливого глаза, даже самый опытный взгляд перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо было уже однажды вскрытым. Никакие ухищрения, как царапины печати, заделка в сургуч волоса, нитки, бумажки и т.п. не гарантировали письма от вскрытия и абсолютно неузнаваемой подделки. Весь вопрос сводился только к тому, что на перлюстрацию такого письма требовалось больше времени. Много возни было только с письмами, прошитыми на швейной машинке, но и это не спасало, а только еще больше заставляло обращать на такие письма внимание в предположении, что они должны содержать весьма ценные данные, раз на их заделку потрачено много времени и стараний” (11). Чтобы написать невидимое письмо, авторы пользовались лимонным соком или молоком. Для того, чтобы прочитать такое письмо, перлюстраторам достаточно было его нагреть, или смазать 1,5% раствором хлористой жидкости. Иногда письма писались химическими чернилами, тогда агентам приходилось пользоваться для проявления текста особыми реактивами. Вернуть в прежнее состояние такое письмо было уже нельзя, и они после прочтения попросту подделывали письма и отправляли адресату.

На просмотренной корреспонденции ставился специальный значок – “муха”, чтобы письма вторично не вскрывались на другом пункте. Жандармы никогда не предъявляли материалы, полученные в результате перлюстрации в качестве доказательства в суде, называя их агентурными данными. Тот, кто не хотел делать свою переписку достоянием полиции, шел на всяческие ухищрения, чтобы обмануть перлюстраторов. Так, граф Н.П.Игнатьев, будучи послом в Турции, отправлял свои послания в простых (не заказных) грошовых конвертах, которые пролежали некоторое время с селедкой и мылом, и заставлял своего лакея писать не на имя министра иностранных дел, кому они и предназначались, а на имя его дворника или истопника, по частному адресу.

Чтобы обезопасить свои письма от посторонних глаз, сами агенты тайной полиции посылали их заказными в двух конвертах с сургучной печатью, причем на месте печати делался прорез, чтобы сургуч при запечатывании проник до внутреннего конверта и припечатал его к наружному. Письма рекомендовалось сдавать на вокзалах, или же опускать в почтовые ящики поездов.

Были случаи, когда арестовывали детей 12-14 лет, или стариков только потому, что их именами пользовались для адреса, иногда без их ведома, а так как жандармам не удавалось установить действительного получателя, то они набрасывались на фиктивных адресатов.

Еще один способ, использовавшийся революционерами – шифровка писем. Самым лучшим шифром, почти неподдающимся расшифровке, являлась любая страница малоизвестной книги или шифр по произведениям известных писателей: Некрасова, Пушкина, Лермонтова и других. П.П. Заварзин в своих воспоминаниях так описывал эти ухищрения: “Для шифровальной переписи по книге необходимо было иметь и автору письма и адресату одно и то же издание. Обыкновенно берут распространенное сочинение, которое можно приобрести в каждом городе и даже на железнодорожной станции. В шифре обозначается сначала страница, затем идут дроби, в которых числитель указывает строчку и знаменатель букву. Так: 75, 3/5, 9/7 и т.д. будет означать: 75 страница, 3-я строчка, 5-я буква, 9-я строчка, 7-я буква и т.д.” (12). Многие революционеры стали пользоваться нелегальной брошюрой “О шифрах”, изданной за границей, сотрудникам полиции достаточно было открыть ее. Расшифровкой занимался чиновник Департамента Иван Александрович Зыбин, который в дешифровке дошел до виртуозности. Он считался единственным своего рода специалистом в этой области и даже читал лекции о шифровке и дешифровке на шестинедельных курсах для офицеров, поступивших в отдельный корпус жандармов. У него были ключи шифров некоторых революционных организаций, полученные при посредстве провокаторов. Что касается остальных ключей – это работа в высшей степени трудная. Важно уловить систему ключа и тогда не составляло труда подобрать соответствующие значения букв и цифр (13).

В ведении Особого отдела Департамента полиции находилась обширная библиотека печатных и рукописных нелегальных изданий политических партий и кружков – книг, газет, прокламаций, листовок и т.д. Большинство этих изданий попадало в руки жандармов при обысках и арестах. В 1908 году Департамент полиции специальным циркуляром обязал все жандармские управления и охранные отделения для всестороннего ознакомления с деятельностью враждебных русскому государству элементов присылать изъятые при обысках “противоправительственные издания”.

Некоторые романтически настроенные молодые люди, искавшие приключений, провоцировали полицию. Например, вот как звучит доклад московскому Обер-полицмейстеру от директора Генерального штаба:

“Департамент полиции просит… о выяснении личности автора и круга его знакомых…” копия с письма, с подписью: “брат Николай”, М, от 21 окт.1893 г. к учительнице Земской Народной школы Елене Григорьевне Смирновой, село Никитское, в Бронницы: “Спешу ответить на ваше письмо, которым я вполне доволен, хотя отчасти и думаю кое-что… Вы пишете, что за тайна скрывается в моем письме? Это я могу сказать при личном только свидании! Секрет величайший, который я могу поверить только под условием клятвы.

Да, трудно узнать это! Мне не верится, что мои письма так долго ходят. Уж не козни ли какие скрываются здесь опять? Смотрите!

У нас в Семинарии, можно сказать, бунт! Восстание поголовное против Ректора; просто беда, что делается! Кланяется Чесноков и извиняется, что не может сказать о Добровольском. Кланяется также П.П.Тихомиров!!!!! Как поживает Константинович? А.А.! Е.Г.!

Т. и. м. н. с В- и п., .76. Да! Э. п. исслед. Сн. в т. а по 7. уже и ух. Пс. А 70 см. и СА- и вед я. Е. но-6 е. э-у к-у Л-е сознайтесь, а то беда будет!”

Естественно, после такого письма, полиция начала тщательную проверку всех упомянутых личностей, а также адресата. В результате выяснилось, что “Обо всех вышеупомянутых лицах сведений, указывающих на их политическую неблагонадежность до сего времени не поступало и в сношениях с лицами вредного направления они замечены не были… “бунта” в Московской Духовной Семинарии…не было и все письмо к Смирновой носит характер напускной конспиративности, характеризуя автора его как юношу сильно фантазирующего и несерьезного, полк. Трепов” (14).

Таким образом, перлюстрация как метод наблюдения и борьбы с революционерами была достаточно действенна, но незаконна. На каждое ухищрение подпольщиков перлюстраторы отвечали четко слаженной и организованной работой.

Одним из методов охранного отделения являлся метод наружного наблюдения. Агентура наружного наблюдения появилась уже при возникновении отделений. Специальная “Инструкция по наружному наблюдению” 1902 года была переработана и дополнена и разрослась в обширнейшую (75 параграфов) инструкцию, утвержденную самим председателем Совета министров и министром внутренних дел П. Столыпиным в 1907 г. (15).

Отдел наружного наблюдения Охранного отделения состоял из заведующего, участковых квартальных надзирателей, вокзальных надзирателей и филеров. В распоряжении этого же отдела московской охранки находился конный двор, все извозчики которого состояли на службе в Департаменте полиции. Участковые надзиратели наводили справки об интересовавших охранку лицах и поддерживали связь с филерами. Вокзальные надзиратели присутствовали при прибытии и отправлении поездов и, в случае необходимости, задерживали выслеженных филерами лиц. Чтобы осуществлять слежку за объектом не только на улице, Московская охранка в обращении к Приставу 2-го участка Арбатской части указывала, что ей требуются билеты “на поезда, в Немецкий клуб, в театр “Аквариум” (а именно – 2 билета 2-го ряда и 2 билета 5-го ряда каждый на одну персону), в художественно-общедоступный театр на все имеющиеся там спектакли. Билеты эти как служебные, не должны оплачиваться никакими сборами (Начальник Отделения Зубатов) (16).

В 1894 году под началом Е. П. Медникова была создана знаменитая школа филеров, неофициально ее называли “Евстраткина школа”, воспитывавшая приметливых, смышленых шпиков, с хорошо отработанными приемами наружного наблюдения – от примитивной слежки до целых сыскных феерий с погонями, переодеваниями, переменой внешности, засидками на чердаках, в погребах и т.п. По мнению П.П.Заварзина, двух лет было достаточно, чтобы обучить этих агентов методам их профессии и обязательным требованиям работы, находчивости, значительной физической выносливости и храбрости, также необходимо было развивать “шестое чувство”, касающееся подозрительных лиц. Кроме этого, филеры должны были иметь навыки установки лиц по приметам, ознакомления с местностью, владеть способами составления примет наблюдаемого, описания одежды, быть знакомы с организацией революционных партий, способами конспирации наблюдаемых, способами наблюдения при различной обстановке.

Наблюдая Медникова и его филеров в работе, Спиридович особо высоко оценивал деятельность руководимого Медниковым Летучего отряда. “Летучий отряд, – писал он, – был отличным наблюдательным аппаратом, не уступавшим по умению приспосабливаться к обстоятельствам, по подвижности и конспирации, профессиональным революционерам…лучше его филеров не было…они признавали только Медникова” (17). 10 октября 1902 года летучий отряд был переведен в Департамент полиции, а в Москве был набран новый состав. В 1903 г. в Московской охранке числилось 62 филера (18).

Оценивая деятельность Московского охранного отделения по борьбе с оппозиционным отделением, министр внутренних дел в письме на имя московского обер-полицмейстера выразил благодарность начальнику Московской охранки и чиновнику для поручений Медникову, “административным способностям и организаторскому таланту коего и была, главным образом, обязана постановка дела наблюдения” (19).

Работа агентов наружного наблюдения нанесла ощутимый урон подпольному движению, однако, в революционных кругах довольно быстро выработали свои методы обнаружения агентов, умение избегать встреч с ними, уходить из-под наблюдения. В результате принятых революционными организациями мер, эффективность службы наружного наблюдения уже с 1909 г. заметно снижается.

Наиболее дальновидные представители политического сыска, такие как начальник Московского охранного отделения С.В. Зубатов, заведующий заграничной агентурой П.И. Рачковский и другие, считали необходимым обратить особое внимание на развитие секретной агентуры.

Пожалуй, самым действенным методом борьбы с революционными организациями руководители Московского охранного отделения считали именно внутреннее наблюдение и провокацию. Что же такое “провокация”? Это слово появилось в русском языке в начале XVIII века и имело латинское происхождение. Долгое время оно употреблялось лишь как синоним подстрекательства. В словаре мы можем прочитать такое определение: “провокация – это предательские действия тайных агентов полиции, проникших в революционные организации с целью информирования политической полиции о деятельности революционеров, выдачи полиции лучших работников, а также с целью вызова революционных организаций на такие действия, которые ведут к их разгрому” (20). С политической полицией понятие “провокация” стали связывать лишь в XX веке. Наряду с внутренним наблюдением, она стала важнейшим способом получения информации о планах и намерениях членов революционных террористических организаций.

Агентурный отдел внутреннего наблюдения считался главным подразделением охранного отделения и состоял из начальника, его помощника, жандармских офицеров и секретных сотрудников, занимавшихся внутренним наблюдением. Каждый офицер специализировался на одной из партий и имел по нескольку секретных сотрудников. Все секретные агенты – сотрудники внутреннего наблюдения – имели своими руководителями жандармских офицеров или штатских чиновников, служивших в Департаменте полиции, Охранных отделениях или Заграничной агентуре. Чем больше агентов удавалось завербовать тому или иному сотруднику, чем лучшего качества они оказывались как информаторы и исполнители провокационных действий, тем легче он преодолевал служебные преграды, тем быстрее взлетал на верхние ступени иерархической лестницы полицейской власти. Сотрудники политического сыска распоряжением монарха получали чины и ордена вне очереди, установленной во всех других ведомствах Российской империи. Например, начальнику Петербургского охранного отделения А.В. Герасимову за пять лет службы в охранке удалось продвинуться от ротмистра до генерал-майора (21).

Поначалу руководители охранки старались следовать “Инструкции по организации и ведению внутреннего (агентурного) наблюдения”, утвержденной в 1907 году и вновь выпущенной в 1914 году, в которой говорилось: “Лица, ведающие розыском должны твердо помнить, что сотрудничество от провокаторства отделяется весьма тонкой чертой, которую легко перейти. Они должны знать, что в умении не переходить эту черту и состоит искусство ведения успешного политического розыска” (22). Причем, департамент Полиции издал совершенно секретный циркуляр о степени участия секретных сотрудников в деятельности революционных организаций, в котором выражал обеспокоенность поступающими сведениями об их активном участии в таких революционных действиях, как вооруженные экспроприации, хранение бомб и т.п., причем один из секретных сотрудников во время обыска даже подбросил хранившуюся у него бомбу своему соседу по квартире. Такие секретные сотрудники задерживались…и привлекались к судебной ответственности. В то же время лица, ведающие розыском, узнавали о деятельности своих секретных сотрудников уже после их привлечения к следствию, а в донесениях в Департамент старались оправдать преступную и провокаторскую деятельность и даже ходатайствовали об освобождении их от судебной ответственности. “Такое поведение секретных сотрудников и описанное отношение к нему лиц, ведающих розыском, ясно указывает на полное непонимание последними назначения секретной агентуры и степени ее участия в революционной деятельности. В виду изложенного, Департамент Полиции … считает необходимым разъяснить, что, состоя членами революционных организаций, секретные сотрудники ни в коем случае не должны заниматься так называемым “провокаторством”, т.е. сами создавать преступные деяния и подводить под ответственность за содеянное ими других лиц, игравших в этом деле второстепенные роли, или даже совершенно невиновных…” (23). Но стремление к идеалу нередко оставалось только на бумаге. Сам характер деятельности агента заставлял его балансировать между законом и провокацией. В той же инструкции признавалось, что для сохранения своего положения агенты должны не уклоняться от активной работы. Все причастные к политическому сыску, знали, что без провокаторов не обойтись, что за их использование наказания не последует, лишь бы ничего не всплыло наружу. Начальники охранок вероятно считали, что, дав разрешение на внедрение секретных агентов, Департамент должен смириться и с методами работы некоторых из них.

В докладе председателя Чрезвычайной следственной комиссии Н.К. Муравьева при анализе инструкции говорилось, что это “документ, который являлся хартией вольностей департамента полиции и который являлся положением ее беззакония” (24). Инструкция была настолько секретна, что ее запрещалось выносить за порог кабинета. В ней говорилось, что один даже самый слабый секретный сотрудник, находящийся в “обследуемой среде”, неизменно даст больше материала для обнаружения государственного преступления, чем общество, в котором официально могут вращаться заведующие розыском. Однако, прежде чем приступать к практической работе с завербованным агентом, его требовалось незаметно, но основательно проверить, постаравшись поставить его под перекрестную агентуру.

Позже Г.П. Судейкин, которого назначили инспектором секретной полиции, представил императору циркуляр с изложением своих взглядов и методики сыска. Он считал, что необходимо: “1. Возбуждать с помощью особо активных агентов ссоры и распри между различными революционными группами.

2. Распространять ложные слухи, удручающие и терроризирующие революционную среду.

3. Передавать через тех же агентов, а иногда с помощью приглашений в полицию, кратковременных арестов, обвинения наиболее опасных революционеров в шпионстве, вместе с тем дискредитировать революционные прокламации и разные органы печати, придавая им значение агентурной, провокационной работы” (25).

В целом Департамент Полиции был доволен работой секретных сотрудников. Анализируя состояние революционного подполья, Директор Департамента М.И. Трусевич в 1907 г. издал циркуляр Начальникам Охранных отделений, в котором предполагал, что, благодаря работе охранок, многие планы революционеров оказались неудачными, что заставило последних искать другие приемы противоправительственной борьбы. Для контроля за революционерами Трусевич предлагал следующее: “Всем сотрудникам должно быть внушено, что они, участвуя в совещаниях…настойчиво отстаивали направление, наиболее смягчающее революционное движение и эти идеи распространяли усиленно в окружающей среде и в пределах, возможных по условиям подпольной деятельности. Перед собраниями, на коих могут обсуждаться основные вопросы, розыскные органы должны устранять хотя бы на короткое время лиц, придерживающихся крайних воззрений…пользуясь разногласиями и колебаниями в партийных организациях, начальники розыскных учреждений должны принять энергичные меры к приобретению новых сотрудников, стремясь заручиться содействием серьезных представителей, а не мелких кружковых деятелей… и продвигать своих сотрудников ближе к центрам организаций” (26).

Основные кадры секретной агентуры находились при охранных отделениях и были тщательно законспирированы. Каждый секретный агент имел одну или несколько охранных кличек. Считалось за правило никогда не производить кличек провокаторов от их имен, или имен отцов, от названия профессии или места жительства, а также по внешним признакам. Тщательно разрабатывались детали образа жизни агента, его поведение. Это делалось, чтобы сохранить его от провалов. Секретные сотрудники, если они не живут на партийные средства, обязательно должны были иметь какой-либо заработок, так как неимение такового немедленно возбуждает подозрения относительно средств к существованию. Устраиваться на работу сотруднику следовало самому, без посредства лица, ведущего розыск. Если легальный заработок был недостаточен, а большую часть доходов агента составляла плата в охранке, ему рекомендовалось не давать повода для подозрений в том, что он живет не по средствам. Особенно это касалось предметов одежды, обуви и т.п. Ни один из них никогда не заходил в охранное отделение, а встречался с его сотрудниками чаще всего на конспиративных квартирах. Хозяином квартиры мог быть человек, состоящий на службе в Охранном отделении, или отставной, лучше семейный. Свои сведения секретный агент сообщал письменно или устно, а посланный на встречу с ним сотрудник охранки обобщал сведения в специальной агентурной записке, где указывал свою фамилию, кличку агента, дату приема сведений и само донесение. Сведения принимались на веру, как не подлежащие сомнению, и ответственность за их точность обыкновенно брал на себя непосредственный начальник провокатора; им придавали серьезное значение даже в судах, где они часто играли решающую роль в исходе многих политических процессов, особенно по политическим делам.

Кроме агентов внутреннего наблюдения существовали люди, не состоящие в организациях, но соприкасающиеся с ними, исполняющие различные поручения. Они назывались “вспомогательными сотрудниками” или “осведомителями”. Осведомители делились на постоянных, доставляющих сведения систематически, и случайных, доставляющих сведения изредка, маловажные, не имеющие связи. Осведомители, доставляющие сведения и получающие плату за каждое отдельное свое указание, назывались “штучниками”. К ним и их донесениям относились настороженно, тем не менее не отказываясь от них совсем, так как в определенных случаях они приносили за небольшую плату полезные сведения. Осведомителем мог быть мелкий лавочник, приказчик, “случайно” услышавший о чем разговаривают посетители.

Итак, работа велась в “обследуемой среде”, когда секретные агенты становились пассивными осведомителями, или провокаторами, разрушая революционную организацию изнутри. В начале XX века практически не осталось ни одной подпольной организации, о которой бы не знала тайная полиция. Тайным секретным агентам официальные инструкции предписывали избегать нарушения законов, исполнять роль пассивных наблюдателей, однако, в этом случае информация была крайне скудна – члены террористических и экстремистских организаций соблюдали строгую конспирацию, действовали крайне жестко.

И полиция, и революционеры старались как можно больше узнать о противнике и не жалели на это сил и средств. Случалось, что революционные организации сами пользовались теми же методами, которые применяли против них. “Предлагали свои услуги для секретной работы лица, в действительности подосланные обследуемым лагерем в розыскное учреждение, для его дезорганизации, разведки и даже совершения убийств руководителей розыскным делом” (27) – писал П.П. Заварзин.

Однако, чем теснее агент охранки был связан с подпольем, чем значительнее было его место в революционном движении, тем большую ценность представлял он для жандармов – охранников. Приходилось выбирать: или “сочувствие” революционерам – и жалкие крохи информации, или участие в их деятельности – и реальная возможность проникнуть в самые сокровенные тайны подполья. Нет необходимости говорить о том, какой выбор сделала охранка. Агенту рекомендовалось принимать активное участие в деятельности партии, но на каждый отдельный случай испрашивать разрешения лица, руководящего агентурой.

Иногда охранка шла на прямые провокации – агент с товарищами по антиправительственной борьбе сам организовывал подпольную работу, сообщая при этом обо всех своих действиях жандармам. Г.П. Судейкин, читая лекции сотрудникам охранного отделения, определял задачи, которые стояли перед полицейским агентом. Первая задача – информационная, он “должен проникать на все собрания революционеров, выявлять конспиративные квартиры, стремиться быть в курсе деятельности революционной организации и отдельных революционеров, систематически и правдиво информировать обо всем этом охранное отделение. Вторая задача – проникнув в революционные организации, подстрекать к осуществлению крайних мер, желательно откровенно анархистского порядка, как то: бунт, когда бы разбивались и разграблялись магазины, торговые склады, поджигались дома жителей, открывалась беспорядочная стрельба по представителям полиции, бросались бомбы и т.д. (28) Так провокация становилась надежным и узаконенным методом деятельности политического сыска в России.

Однако, спецификой работы секретных сотрудников в террористических организациях было и то, что в случае разоблачения их ждала смерть, как физическая, так и “нравственная”. Иногда попавшим под подозрение революционные комитеты предлагали искупить свою вину путем личного участия в терроре. Почти все соглашались на это, рискуя своей жизнью. Так, по одной из версий, Д. Богров, убивший в Киеве П.А. Столыпина, являлся проваленным секретным сотрудником Петербургского охранного отделения. Его казнили, так же, как и Петрова, убившего начальника Санкт-Петербургского охранного отделения полковника Карпова. Но чаще с двойными агентами расправлялись сами революционеры. Заподозренные в шпионстве должны были принять мучительную смерть. К примеру, в Одессе, заподозренного в сотрудничестве с полицией Н. Гориновича жестоко избили, а затем плеснули в лицо серной кислотой. “Такова участь шпиона” – было написано в записке, вложенной ему в карман. Вопреки ожиданиям своих палачей, Горинович выжил, но лицо его было страшно обезображено. А Ткачев в журнале “Набат” одобрил такую расправу, опубликовав статью под названием “Надевайте почаще такие маски шпионам” (29). Иногда, чтобы избежать потери особо ценного агента, заведующие охранными отделениями при опасности разоблачения помогали агентам выйти из организации, сменить фамилию и место жительства. Серия разоблачений секретных сотрудников поставила полицию в сложное положение, о чем свидетельствует циркуляр Департамента от 5.02.1909 г. N 123244 “Последовавшее благодаря известным условиям разоблачение услуг, оказанных делу розыска инженером Евно Азефом, может с вероятностью вредно отразиться на приобретении новых и даже, быть может, на сохранении некоторых функционирующих сотрудников. В виду сего Департамент считает необходимым прежде всего разъяснить, что правильно поставленная внутренняя агентура является одним из самых сильных средств борьбы с революционными выступлениями и предприятиями, а потому дальнейшее ее сохранение и развитие представляется необходимым. В случаях же замеченных колебаний в сотрудниках ввиду раскрытия роли Азефа, надлежит указать сомневающимся сотрудникам, что розыскные органы сумели сохранить втайне работу Азефа в течение 16 лет, и она огласилась лишь при совершенно исключительных условиях предательства, и что властями приняты все меры к полному обеспечению тайны работы сотрудников”. (30)

Тайну о секретных сотрудниках старались сохранить любой ценой. Лишь когда сотрудников полицейского ведомства “приперли к стене” на допросах в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, руководители политического сыска признавались в применении ими политической провокации. Так, например, бывший директор Департамента полиции М.И. Трусевич говорил: ” Это всегда было, и до тех пор, пока будет существовать какой-нибудь розыск, даже не политический, а по общеуголовным делам, агентура всегда будет в той среде, которая расследуется” (31).

Таким образом, засылка в революционные организации секретных агентов-провокаторов становится в период реакции излюбленным средством для борьбы с теми, кто пытается покуситься на устои самодержавия.

Уже в ходе революции и, особенно, в последовавшие за ней годы, Департамент полиции лихорадочно проводил реорганизации, призванные выдвинуть на первый план борьбу с партиями. Предпринимались попытки совершенствования форм и методов розыскной деятельности. Особое значение придавалось секретной агентуре, усиливалась перлюстрационная деятельность, разрасталась служба наружного наблюдения, которая, тем не менее, переходила в разряд вспомогательных. Все эти меры привели к тому, что революционному движению был нанесен серьезный удар, воочию показавший, что перед революционным движением сильный и серьезный враг.

Не всем стражам порядка, однако, провокация была по душе. Как писалось ранее, А.А. Лопухин, директор Департамента полиции с 1903 по 1908 год подтвердил догадку известного “разоблачителя провокаторов” В.Л. Бурцева о том, что глава БО эсеров Е.Ф. Азеф – агент полиции. В 1909 г. Лопухин за это был осужден на 4 года и сослан в Сибирь. А бывший товарищ министра внутренних дел В.Ф. Джунковский прекратил провокаторскую деятельность Малиновского, он же запретил вербовку учащихся средних учебных заведений в осведомители, считая провокацию недостойным делом: “Провокациею я считаю такие случаи, когда наши агенты сами участвовали в совершении преступления…Сами устроят типографию, а потом поймают и получают ордена. Вот относительно таких вещей я был немилосерден” (32), – говорил Джунковский на допросе в чрезвычайной следственной комиссии.

К мнению о вреде провокации присоединились и депутаты Государственной Думы. В связи с убийством Столыпина и предполагаемым участием в нем спецслужб, депутаты направили запрос правительству. В нем, в частности, упоминалось, что в 1901 – 1911 гг. убийства, в подготовке которых принимали участие агенты охранки, были частыми и громкими. Вспоминался Азеф, убийства Плеве, уфимского губернатора Богдановича, Великого князя Сергея Александровича и петербургского градоначальника фон дер Лауница. Далее писалось следующее: “…культивируемая сверху система провокаций расцвела пышным цветом во всей охранной организации до самых ее низов. Повсюду инсценируются издательства нелегальной литературы, мастерские бомб, транспортировка из-за границы нелегальной литературы и оружия, подготовка террористических актов, покушения на представителей власти и т.д…вся общественная жизнь приносится в жертву молоху русской полицейской государственности. Охрана стала государством в государстве…Охрана стала орудием междоусобной борьбы лиц и групп правительственных сфер между собой” (33).

С 1909 года деятельность районных охранных отделений ослабевает, что было в значительной степени связано с затишьем в деятельности революционных организаций. В.Ф. Джунковский, с 1913 по 1915 гг. заведующий полицией, поднял вопрос о целесообразности существования охранных отделений: “Будучи еще губернатором в Москве, – писал Джунковский, – я всегда отрицательно относился к этим, возникшим на моих глазах, районным охранным отделениям вообще и, в частности, к таковому московского центрального района, наблюдая все отрицательные стороны этого новшества…все эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокаций; та небольшая польза, которую они, быть может, смогли принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет” (34).

Политический сыск империи вырос профессионально и укрепился, на него отпускались громадные средства, но против массового революционного движения он оказался бессилен – несмотря на все усилия ему не удалось предотвратить Февральскую революцию. А.Д. Протопопов, давая показания в Следственной комиссии, говорил о революции и невозможности полиции что-либо предпринять в связи с этим: “Движение это рисовалось мне таким образом, что вся Россия – взбаламученное море, и притом – где слои, которые были бы довольны? Таких нет. Где слои, на которые можно было бы опираться, которые внушали бы доверие? Таких нет, – вот какую картину представляла вся Россия…я не ожидал, что войска встанут на сторону восставших…ведь у нас в войсках нет агентов” (35).

Толпы революционно настроенных людей громили жандармские управления, Департамент полиции, охранки, полицейские участки, тюрьмы и суды. Когда перед восставшими распахнулись двери Департамента, в его стенах была обнаружена картотека почти на 2 млн. человек: в ней фигурировали не только деятели подполья и представители либеральной оппозиции, но и совершенно далекие от всякой политики купцы, обыкновенные уголовники и даже министры. (36) Начались стихийные разгромы этих учреждений, уничтожение их материалов. Среди людей, уничтожавших картотеки, были и бывшие сотрудники, которые не хотели, чтобы информация об их деятельности стала достоянием гласности. В первую очередь уничтожались списки сотрудников политического сыска и секретные инструкции, регламентирующие их деятельность. Огромные костры из “личных дел” горели перед зданиями Департамента и петроградской охранки, большая часть дел Петроградского жандармского управления и охранки была уничтожена, в результате этого многие документы погибли, а уцелевшие вскоре после Октябрьской революции снова оказались засекреченными, почти также строго, как и до революции. Лишь Департамент полиции пострадал мало. Почти полностью сохранились материалы его Особого отдела, ведавшего наиболее секретной работой политического сыска; некоторые из архивов охранки с именами сотен провокаторов были опубликованы в газетах.

Не избегло этой участи и Московское отделение. В ночь на 2-е марта его подожгли, предположительно агенты, они же руководили толпой, уничтожавшей следы. Но “еще первого марта, около 10 часов вечера, толпа вооруженных революционеров с солдатами на грузовых автомобилях прибыла к охранному отделению и пробрались в него со двора. Взломав двери одной из комнат, они конфисковали оружие и, забрав часть документов, увезли в Думу, подвергнув сожжению остальные документы вместе с самим помещением. К счастью, вовремя удалось захватить то, что осталось от пожара и разгрома, а осталось очень многое: уцелели архивы всех политических дел, начиная с 1867г. до самого последнего времени – до 27 февраля 1917 г. ” (37). По воспоминаниям Жилинского, в помещении был произведен настоящий хаос – документы выброшены из шкафов, регистрационные карточки рассыпаны по зданию, по двору и крыше пристроек. Ко всему этому при тушении пожара были выбиты стекла, все залито водой и смерзлось, так как стояли 15-ти градусные морозы. Охрана здания была затруднена наличием 9 наружных выходов. После революции даже остатки разгромленных архивов охранки позволили увидеть масштаб политического сыска.

В марте 1917 г. Временным правительством для расследования преступлений, совершенных во время царизма создана Чрезвычайная следственная комиссия, которая состояла из председателя, который обладал правами товарища министра юстиции, двух товарищей председателя и четырех членов. Председателем комиссии был назначен известный Московский присяжный поверенный Н.К. Муравьев. Главным редактором – А.А. Блок. Задачи, которые временное правительство возложило на комиссию были следующие: “исследование всех дел, имеющих отношение к политическому розыску и сохранившихся в архивах департамента полиции и подведомственных ему учреждений… передать архивы бывшего департамента полиции в ведение министерства юстиции…предоставить в распоряжение …все сохранившиеся архивы и делопроизводства подведомственных бывшему департаменту полиции учреждений (районных охранных отделений, жандармских управлений и розыскных пунктов)” (38). Многие руководители были арестованы и помещены в Петропавловскую крепость. Для спасения своих жизней, большинство из них давали правдивые показания. Как писал П.Е. Щеголев: “Кажется, не осталось общественного слоя, общественной группы, которая не имела бы счастья в первые дни революции открывать в своих рядах презренных сочленов и товарищей, работавших в охранных отделениях: журналисты, священники, чиновники, члены Думы, члены партий, члены советов рабочих и солдатских депутатов, почтальоны, офицеры, учителя, врачи, студенты и т.д.” (39).

В.Л. Бурцев после переворота настаивал на сохранении Департамента полиции и его розыскных учреждений с заменой старых руководителей людьми новой государственной идеологии и иных стремлений, но Временное правительство на пошло на это. Розыскные учреждения были уничтожены, служившие в них, главным образом жандармы, заключены в тюрьмы, или посланы на фронт. Секретные сотрудники разоблачались в русской и иностранной прессе, даже не взирая на то, что многие из них были направлены на работу по контрразведке, т.е. для борьбы с немецкой пропагандой и шпионажем. Все секретные материалы были предоставлены для рассмотрения желающим и, в том числе, подозреваемым в шпионстве. (40) Чрезвычайная Следственная комиссия не смогла завершить свою работу из-за октябрьского переворота 1917 г. Отчет о ее деятельности позже был издан в сжатом виде под названием “Падение царского режима” в семи томах П.Е. Щеголевым.

Некоторые бывшие охранники и жандармы присягнули на верность Временному правительству и составили основное ядро карательных органов новой власти. После Октября те, кто на тот момент оказались в камерах были обречены – большевики их расстреляли. Среди казненных были Хвостов, Макаров, Щегловитов, Белецкий. Но многим видным сотрудникам царской охранки удалось воспользоваться суматохой и скрыться за границей. Там они предложили свои услуги иностранным разведкам как специалисты по России и борьбе с большевизмом. По организации полицейских провокаций, фабрикации всевозможных фальшивок, террора царская охранка в то время действительно не имела себе равных в мире. (41)

Охранка, несомненно, в последние годы знала обо всем, что делалось и замышлялось в неразрешенных партиях, тайных кружках и т.д. Она, бесспорно, знала всех неблагонадежных людей и подстерегала все их мысли. А.П. Мартынов в своих воспоминаниях писал: “В области чисто подпольных революционных партий положение было донельзя простое и понятное: в революционном подполье “барахтались” под полным контролем жандармской и охранной полиции… Этим организациям мы, жандармские полицейские, позволяли едва дышать, и то только в интересах политического розыска. В это время не существовало никаких марксистов, анархистов, как и самой беспокойной партии – партии эсеров” (42).

Московское охранное отделение могло бы в любой момент прекратить работу революционных террористических организаций, но оно этого никогда не делало. Всегда оставляло часть революционеров на свободе и давало им работать. Более того, оно пополняло поредевшие ряды революционеров своими людьми. Зачем? Во-первых, чтобы быть в курсе, знать все, что у революционеров затевается. Если бы полностью было разгромлено и уничтожено подполье, то охранке очень трудно было бы следить за зарождением новых движений против царского правительства. Старые организации, стоявшие под постоянным наблюдением, пусть даже и совершавшие время от времени террористические акты, были куда лучше. Если уничтожить революционеров, если некого будет сажать, высылать, выслеживать, то не нужны будут жандармы, охранки и провокаторы. Охранники должны были показывать царю и его окружению, что опасность велика, что жертвой применения индивидуального террора может быть любой сановник, и что только охранка с ее пусть противоречивыми, но все же действенными методами спасет царя и самодержавие, и всеми силами старались доказать это.

Итак, Охранное отделение политической полиции, несмотря на эффективные методы борьбы с революционным террором – начиная с прочитывания чужой корреспонденции и закачивая внедрением в организации секретных агентов-провокаторов, не справилось с основной своей задачей – охранением порядка в государстве, не смогло предотвратить революцию. Политическая полиция оказалась в сложной ситуации – ведь ее основная работа была направлена именно на борьбу с революционным движением. Но, не смотря на масштаб сыска, ему противостоял не меньший масштаб деятельности революционных партий, их террористических выступлений, их влияние. Справляться с разрозненными действиями боевиков было не менее трудно, чем с централизованным партийным террором. Сами чины полиции признавали это.

Что почитать по вопросу?

1 Ф.М. Лурье Полицейские и провокаторы: политический сыск в России. 1649-1917. М., 1998; Лурье Ф.М., Перегудова Царская охранка и провокация// Из глубины времен, N3, СПб, 1992; Фонтанка, 16: политический сыск при царях. – М., 1993.

2 Ярмыш А.Н. Наблюдать неотступно. Киев, 1992; Жухрай В.К. Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы. – М.,1991.

3 Перегудова З.И. Политический сыск в России. 1880-1917. – М., 2000; Охранка. – М.,2004.

4 Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. – М., 2001.

5 Заварзин П.П. Работа тайной полиции. – Париж, 1924. С. 1..

6 Галвазин С. Н. Охранные структуры Российской империи. 2001. С. 126.

7 Бакай М.Е. Из воспоминаний.//Былое N7, 1908. С. 119.

8 Ерошкин Н.П. Указ.соч. С. 83.

9 Заварзин П.П. Работа тайной полиции. Париж, 1924. С. 42.

10 Бакай М.Е. Из воспоминаний.//Былое N7, 1908. С. 121.

11 Лурье Ф. Указ.соч. С. 109.

12 Заварзин П.П. Указ.соч. С. 167.

13 Бакай М.Е. Указ.соч. С. 124.

14 ГАРФ. Ф.63. Оп.13. Ед.хр. 427-428. Л. 116.

15 Ерошкин Н.п. Указ.соч. С. 73. 16 ГАРФ. Ф63. Оп.20. Ед.хр.5-1. Л. 48.

17 Спиридович А.И. Записки жандарма. – М, , 1991. С. 54.

18 Овченко Ю.Ф. Московская “охранка” на рубеже веков. // Отечественная история. N3,1993. С. 198.

19 Перегудова З.И. Политический сыск в России – М., 2000. С. 186.

20 Словарь иностранных слов. – М., 1964. С.581.

21 Щеголев П.Е. Охранники, агенты и провокаторы. – М.,1992. С.10

22 Цит. по: Ярмыш А.Н. Наблюдать неотступно. – Киев, 1992. С.147

23 ГАРФ. Ф.102. Оп.260. Д.259. Л.121-121(об.)

24 Падение царского режима. Допросы Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г. Т.1. Изд.2. – М. – Л., 1926. С.13

25 Перегудова З.И. Политический сыск России 1880-1917. – М.,2000. С.117

26 ГАРФ. Ф.102. Оп.260. Д. 19. – Л. 144

27 Заварзин П.П. Работа тайной полиции. С. 18 28 Жухрай В.М. Террор. М., 2000. С.34

29 Суворов А.И. Политический терроризм в России в XIX – н. XX века и Российское общество. М.,1999. С. 19

30 ГАРФ. Ф.102. Оп.260. Д.26. Л. 12-13

31 Падение царского режима С. 18

32 Цит. по: Лурье Ф. Указ.соч. С. 116

33 Цит. по: Бернштейн А. Революционеры-оборотни. // История. N8, 2005. С.32-33

34 Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997. Т.1. С.217-218

35 Падение царского режима. Т.1. Изд.2. С.39-40

36 Перегудова З.И. Тайны политического сыска. СПб, 1992. С.5

37 Жилинский В.Б. Указ.соч. С.250

38 Падение царского режима. С.3-5

39 Щеголев П.Е. Указ. соч. С.3

40 Заварзин П.П. Указ.соч. С.20

41 Жухрай В.К. Указ. соч. С.335

42 Мартынов А.П. Указ. соч. С.349

Материал подобран НАСТ России.